Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма 7-8) [«Мария», Мария… + Ничего святого]
С «Марии», низкий и длинный силуэт которой серел за стрелкой Павловского мыса, везли ремонтных рабочих. У них как раз закончилась смена.
Служба у фельдфебеля была простая, но ответственная: считать да сверять.
Подкатил, к примеру, малый катер (его по старой традиции называли «полубаркасом»). Служивый поправил портупею, со значением глянул на своих солдат-лоботрясов. Те подтянулись: мы начеку, носом не клюем.
Для порядку фельдфебель сначала спросил у старшего по перевозке:
— Откуда? — Хотя на катере было ясно написано «Императрица Мария».
— Здорово, Гаврилыч. Заступил? — приветствовал его кондуктор. — Маляры, выходь!
Неловко, без привычки, на причал вскарабкались четверо чумазых, в заляпанных краской передниках.
Фельдфебель заглянул в учетную книгу. Всё точно. Бригада маляров, четыре человека, отправлена в 8 часов двенадцать минут. Ткнул пальцем в каждого, махнул рукой: валите.
Вылезла следующая бригада.
— Это клепальщики. Было шестеро, один раньше вернулся.
С записями совпало.
— Дальше кто?
Дальше были монтажники и водолазы. Фельдфебель важно и неторопливо пересчитал их по головам, хоть те и ворчали. Все устали за день, всем хотелось домой.
— У меня тут прописано еще пять электриков: инженер, механик и три гальванера.
Кондуктор ответил:
— Чего-то они там в артпогребе не доделали. Будет еще одна ходка. А больше никого из вольных нету.
Он тоже поднялся, размяться. Поручкались, благо казенное дело было закончено. Закурили цигарки.
Ядреный дым морского табачка, видно, оказался не по нутру нежному господину в коляске. Или, может, он дожидался кого-то из электриков, а услышав, что они задерживаются, решил больше времени не тратить.
Брезгливо чихнув, седок ткнул тросточкой в спину сутулого верзилу, дремавшего на козлах:
— Пошел!
На костлявой физиономии извозчика приоткрылись сонные глаза.
— Жевелись, лубезные! — гаркнул кучер, странновато выговаривая слова. — Эгегей!
Укатили.
Прислушивается
А уже совсем вечером, в одиннадцатом часу, тот же самый господин, только не с платком в руке — с зажженной сигарой, — опять кого-то терпеливо поджидал у крайней колонны Морского собрания. Как раз закончилась лекция для офицеров (профессор из Николаевской академии делал сообщение о Ютландском сражении), и на площадь выходила черномундирная, золотопогонная толпа. За спиной бронзового Нахимова образовалось скопление курильщиков. Многие, не поместившись на тротуаре, стояли на мостовой.
Несмотря на сугубую неформальность стихийного сообщества, обычная для флотского мира иерархия соблюдалась и здесь: как-то само собою вышло, что мичманы и молодые лейтенанты оказались на тротуаре и близ него, а публика солидная, командиры и старшие офицеры кораблей, отделенные от прочих пустой полосой брусчатки, собрались у ограды памятника.
Тема сообщения, посвященного крупнейшей морской баталии современности, волновала слушателей. Они не спешили разойтись. Кому-то хотелось высказать свою точку зрения и поспорить, прочие внимательно слушали. При этом молодежь горячилась и шумела, люди зрелые переговаривались вполголоса, не перебивая друг друга.
Человек с сигарой, надвинув на глаза котелок, прохаживался между моряками, словно высматривая знакомых.
— …А я тебе говорю, победили немцы! — слышалось из круга желторотых. — Они утопили вдвое больше кораблей!
— Какая, к черту, разница! Главное, что Шеер не смог прорвать английскую блокаду и гансы убрались восвояси!
Артиллеристы сравнивали эффективность огня обеих сторон.
— М-да, господа, что ни говорите, а выучкой немцы превзошли британцев. Точность у них в полтора раза выше. При стрельбе со средней дистанции в 60–70 кабельтовых три с половиной процента попаданий — это, доложу я вам, ого-го. Знаете, каков был результат у нас на «Екатерине» во время последних тренировочных?
Говоривший умолк, недовольно глядя на штатского, пробиравшегося к памятнику. Сведения о стрельбах были конфиденциальные, не для чужих ушей.
Но артиллерийские тайны господина в котелке, кажется, не интересовали. Он, вероятно, был приезжий и просто слонялся по площади от нечего делать. Кому из севастопольцев придет в голову разглядывать ядра и лавровый венок, прикрепленные к тыльной части постамента? Рядом, правда, вели неторопливый разговор двое немолодых офицеров, но тема была скучная и нисколько не секретная.
— Надоело вечное «авось», Иван Сергеевич, — хоть и почтительно, но довольно сердито бурчал старшему по званию капитан второго ранга. — из-за русского нашего разгильдяйства чуть войну не профукали! Право слово, ну что у нас на «Марии» за порядки? В какой, осмелюсь спросить, инструкции сказано, чтоб на боевом корабле ремонт производили штатские? На то есть военно-инженерный экипаж!
Вынимая из мундштука докуренную папиросу, седобородый капитан первого ранга добродушно отвечал:
— Вы, Николай Семёныч, старший офицер. Вам по вашей бульдожьей должности положено инструкции защищать. А я командир, мне за корабль отвечать. На уставе да инструкциях дела не сделаешь… Инженерный экипаж, он один на всех, а на «Марии» перед походом сами знаете, сколько всего наладить нужно.
Старший офицер дернул себя за длинный черный ус:
— Иван Сергеевич, да ведь мы — флагман флота! Мы пример должны подавать! Коли уж у нас настоящего порядка нет…
Командир закашлялся и выразительно кивнул на любителя памятников. Разговор был пускай не секретный, но того разряда, который называют «выносить сор из избы», не для чужих ушей.
Седобородый взял черноусого под локоть, отвел в сторонку. Штатский же зевнул, сунул сигару в угол рта, прогулочным шагом обошел вкруг памятника, поглазел на белеющий во мраке портик Графской пристани, еще покурил возле театра «Ренессанс» и лениво вошел в высокие двери помпезного трехэтажного здания псевдоклассической архитектуры, отель Киста — это название местные остряки произносили с ударением на последнем слоге. Если бы кому-то пришло в голову заинтересоваться странноватым поведением человека в котелке, то всё тут же и объяснилось бы. Обычный вечерний моцион гостиничного постояльца. Где ему еще и гулять, если не рядом с местом проживания?
Творческие муки
Вечерний моцион обычно производят, чтоб крепче спать. Но постоялец спать и даже ложиться не собирался.
Вернувшись в номер, он сел к столу, высыпал из коробка спички и стал выкладывать из них буквы.
Сначала сложил «Д», что означало «дредноут». Это слово английского происхождения, обозначавшее линейные корабли сверхмощного класса, буквально переводилось как «ничего не страшащийся». У дредноутов вроде «Императрицы Марии», в море соперников не имелось — как у синего кита, который в двадцать пять раз тяжелее самого крупного сухопутного зверя, африканского слона.
Число «25» в голове ночного мыслителя вертелось с каббалистической многозначительностью.
Флагман черноморского флота в полном снаряжении имел водоизмещение двадцать пять тысяч тонн. Его паротурбинные установки обладали силой табуна в двадцать пять тысяч лошадей. Толщина брони составляла двадцать пять сантиметров. Двадцать пять орудий могли стереть с лица земли целый город или потопить любой корабль, который осмелился бы приблизиться на двадцать пять километров. В своей берлоге, на стоянке Северной бухты, левиафана охраняли жерла двадцати пяти береговых батарей.
Вопрос: кто способен погубить неуязвимого в своей броне великана?
Ответ: тот, кто сумеет пробраться под его панцирь.
На столе появилась буква «Р», что означало «ремонт».
Сведения, подготовленные агентурой и проверенные собственными наблюдениями, подсказывали единственно возможный способ решения трудной задачи. Перед грядущим большим походом на обоих линкорах шел срочный ремонт. Хоть корабли были новые, но, как это всегда бывает, в конструкции, вооружении и оснащении выявились недочеты, которые следовало исправить. Работы велись в орудийных башнях, пороховых погребах, в системе подачи боеприпасов, в торпедных отсеках. Несовершенной оказалась и противоаэропланная оборона — бомбардировочная авиация развивалась так быстро, что зенитных пушек оказалось недостаточно.
Военных ремонтников в Севастополе не хватало, поэтому на линкорах трудились штатские — мастера с государственных и частных предприятий. Их состав все время менялся, в зависимости от профиля и этапа работ. Учет велся по старинке — без персональной регистрации, на глазок, по головам.
Здесь в толстой коже кашалота явно было слабое место, но как в него вгрызться?
Теофельс бился над этой головоломкой вторую неделю. Принюхивался, присматривался, прислушивался. По сотому разу изучал собранную информацию, добывал новую. Утратил сон и аппетит. Ждал наития.
